Он добровольно прошел через горнило двух войн, убедившись в том, что только любовь является мерилом человеческого счастья. Прошел Чечню, чтобы заслужить уважение отца — ветерана Афганистана, после отправился на СВО, полагая, что к этому его обязывает боевой опыт. Сегодня в рубрике «Главный герой» — житель Югорска, ветеран чеченской кампании и СВО Александр Рубцов, убежденный в том, что любовь к своей семье — это тоже патриотизм.
— Александр, расскажите, каким было ваше детство, как вас воспитывали, к чему готовили? Что запомнилось?
— Родился я в старинном, очень красивом городе Алатырь в Чувашии. Самое яркое воспоминание из детства — это бабушкина деревня летом: поля, сенокос, коровы, колодец. Вместе с младшим братом росли в любви и заботе. Мой папа — Иван Петрович — был и остается для меня особенным человеком в жизни, главным нравственным ориентиром. Я не скажу, что отец сознательно готовил меня именно к военной службе. Он просто хотел воспитать во мне на своем примере такие мужские качества как самостоятельность, особенное отношение к женщине. Я, конечно, безмерно благодарен и папе, и маме за мудрость, терпение и любовь, за счастливое детство, которое они подарили нам с братом.
— Кем работали родители?
— Мама была школьным учителем, окончила пединститут в Чебоксарах, а папа, после того как мы в 1988 году переехали в Комсомольский, устроился водителем лесовоза в местный леспромхоз. Папу в военной форме десантника я видел с раннего детства на семейных фотографиях. Когда мне было лет семь-восемь, появилось любопытство: начал задавать вопросы сначала дедушке, потом отцу. Он, конечно, не сильно вдавался в подробности военной службы. Рассказал, что есть такая далекая страна в пустыне — Афганистан, куда его вместе с товарищами в условиях секретности забросили с самолета, чтобы выполнять боевые задания.
— Отец был строгим родителем?
— Он был справедливым, мог и поругать за дело. Я в принципе в детстве шалил мало, но если наказывали, то быстро приходил в чувство и понимал правоту наказания. Учился в школе хорошо, окончил пятую школу в Югорске без троек. До сих пор с особым чувством благодарности вспоминаю своих школьных учителей. В старших классах начал задумываться о карьере профессионального военного и после окончания школы решил поступать в Тюменское высшее военно-инженерное командное училище. Папа выбор поддержал, однако так получилось, что я пропустил сроки подачи документов. Тогда, чтобы не терять год, сдал вступительные экзамены в Югорский индустриальный техникум на электромеханика. Учиться мне понравилось и вскоре мысли о поступлении в военное училище перестали волновать — видимо, успокоился, перегорел. Техникум окончил в 2004 году с красным дипломом и на момент окончания мне исполнился 21 год. Тут начал переживать: 21 год, а я все еще не в армии. Вроде как и осенний призыв подходит, а повестки все нет и нет. Тогда стал звонить в военкомат, интересоваться.
— И напросился?
— Ну да. Призвали меня 24 декабря 2004 года. Попал в учебную часть в Ставрополье в саперную роту. Обучали минно-взрывному делу: учили делать растяжки, ставить минные ловушки, производить маскировку взрывных устройств, подрыв пехоты и бронетехники. Было очень много теории и практики, постоянно ходили на полигоны — что-то там взрывали, подрывали.
— Какими качествами должен обладать сапер?
— Внимательность, осторожность, трезвый ум. Когда подходишь к взрывному устройству — все равно страшно, душа в пятки уходит, но нужно взять себя в руки, сконцентрироваться. Дальше, используя свои знания, действовать по обстоятельствам. Все же знают пословицу про то, что сапер ошибается один раз.
— Что заставило подписать контракт и отправиться в Чечню?
— С одной стороны, отец меня так воспитывал: самостоятельно принимать решения и нести ответственность. Хотелось быть похожим на него, чтобы он гордился мной. Ну и, конечно, было любопытно, как там, в Чечне. Одно дело — по телевизору смотреть, другое — своими глазами увидеть.
Решение подписать контракт вроде принял, но тут возникла проблема, как рассказать родителям, особенно маме. С одной стороны, серьезные боевые действия в Чечне на тот момент уже закончились, но случались вылазки боевиков, диверсии, обстрелы, подрывы колонн. Это все постоянно показывали по телевизору.
Короче, я отложил этот разговор на время и поехал в Чечню. Прибыл с ребятами в Грозный, там мы почти неделю проходили медицинскую комиссию, военную подготовку, ждали распределения по частям. В результате определили меня в саперный взвод Шелковской комендатуры. Через пару недель я решился поговорить с родителями, пошел на почту, там был телефон. Мама взяла трубку, попросил передать ее отцу. Говорю: «Пап, тут такое дело. Я в Чечне». В ответ молчание секунд, наверное, десять. Я понял, что он не в восторге, но решение мое поддерживает, а мама заплакала. Чтобы ее успокоить, пообещал, что буду звонить раз в две недели. В итоге подписал контракт на три года с учетом срока срочной службы.
— Как проходила эта служба? Многому, наверное, пришлось переучиваться.
— Совершенно верно. Командиром у нас был боевой офицер с опытом войны в Афганистане. Все строилось по принципу постоянных тренировок и практики. Выезжали на задания обычно по наводке гражданских лиц или военной комендатуры. Обследовали подозрительные бесхозные предметы, брошенные автомобили. В большинстве случаев попадались муляжи взрывных устройств, чтобы сеять панику среди населения. Через какое-то время воинскую часть расформировали и нас перебросили в Аргун, где я и прослужил до окончания контракта. Попал в роту боевого обеспечения, стал командиром саперного отделения. Там мы ежедневно ходили по дороге Аргун — Шали, обследовали ее. Стоит сказать, что по этой дороге ездили мирные жители, ходила боевая техника, перемещались военные колонны, поэтому работа у нас была очень ответственная.
— Какие-то интересные случаи можете вспомнить?
— Примерно за год до окончания контракта шли мы по дороге, я впереди. А когда постоянно ходишь по одному и тому же маршруту, запоминаешь складки местности, где какой камень лежит, отмечаешь изменения рельефа, обращаешь внимание на предметы, которых раньше не было — автомобильные покрышки, коробки и т.д. Я не знаю как, чутьем или опыт подсказал, но я увидел пластиковую бутылку из-под «Спрайта» метрах в десяти от обочины. Подал сигнал, бойцы заняли позиции согласно боевому расчету. Тут же подошел кинолог, отправил собаку к бутылке. Собака села, почуяла тротил или пластид. Я начал работать, увидел, что от бутылки идут провода, а сама она наполнена поражающими элементами — кусками нарезанного металла. Отключили рации, запустили устройство «Пелена», которое глушит радиосигналы, перекрыли дорогу, бутылку подорвали, а позже оказалось, что это была просто проверка.
— То есть взрывное устройство подложили свои же?
— Да. И мы прошли эту проверку. Были случаи, когда по наводке находили схрон. Один такой эпизод с моим участием транслировали по телеканалу «Россия». Потом об этом рассказали родители.
Был 2006 год. Чеченская милиция взяла одного из боевиков, который согласился показать, где находится тайник с взрывчаткой. Приехали на заброшенный завод, боевика в целях маскировки, чтобы его не убили свои же, переодели в нашу форму. Он указал место в метрах ста под деревом.
Пошли мы с кинологом, собака села. Я начал щупом зондировать место. Щуп уперся во что-то тяжелое и объемное. Я примерно прикинул габариты тайника, начал аккуратно копать саперной лопаткой. Это заняло у меня минут сорок. Откопал крышку холодильника, ее открыли из укрытия «кошкой». В схроне оказалось очень много начинок для взрывных устройств, запалы, селитра, детонаторы, гранаты. Я в первый раз такое увидел. Потом все это мы вывезли и уничтожили.
— Вы подсчитывали, сколько взрывных устройств обнаружили за время службы?
— Скажем так, двадцать пять раз я принимал участие в подрыве обнаруженных взрывных устройств.
— Потери в роте были?
— Да, погиб наш товарищ, который не был сапером. Мы приехали на почту, чтобы обследовать ее перед каким-то праздником. Наш боец пошел в туалет, никого не предупредил. Туалет был на улице, к нему дорожка, на ней растяжка. Взрыв был чудовищной силы.
— Демобилизовались вы прямо из Чечни?
— Да, 24 декабря 2007 года.
— Помните свои ощущения на гражданке? Вы же, получается, два раза это испытывали — после Чечни и СВО.
— Вернувшись из Чечни, а я почти три года не был дома, долго привыкал к людям в гражданской одежде. Непривычным казалось ощущение свободы, когда ты можешь сидеть без дела, сходить куда-нибудь без разрешения, надеть любую одежду. Месяца два-три я приходил в себя, потом устроился в ГАИ. Прослужил там пять лет, а затем мне предложили должность инженера по безопасности дорожного движения в «Югорскремстройгазе», потом устроился в «Газпром трансгаз Югорск».
— С супругой как познакомились?
— Когда я прибыл на побывку из Чечни. У меня был короткий двухнедельный отпуск, которого хватило, чтобы познакомиться, завязать отношения. Договорились, что она будет ждать меня из армии. После демобилизации стали жить вместе, поженились, в 2011 году у нас родилась дочь.
— Хорошо. Давайте поговорим о том, как вы оказались на СВО. Когда эта мысль впервые у вас возникла?
— Сразу же, как была объявлена специальная военная операция. Помню, как 24 февраля 2022 года слушал по телевизору обращение Верховного главнокомандующего В.В. Путина и внутренне поддерживал это решение, думал, что СВО нужно было начать раньше. В сентябре президентом была объявлена частичная мобилизация, и я надеялся, что с учетом боевого опыта меня призовут. Выяснилось, что у меня бронь. Тогда обратился к работодателю, сообщив, что хочу уйти добровольцем на фронт. Мне сказали, что нужно дождаться направления от предприятия. Ждать пришлось почти год.
— Все это время вы как-то готовили жену к мысли о том, что уйдете на фронт?
— Принять решение о том, чтобы пойти на СВО оказалось проще, чем сообщить о нем жене и родителям. Но собрался с духом и посвятил супругу в свои планы и получил вполне ожидаемую реакцию — категорическое несогласие. Разумеется, что доводы у нее были убедительными — у меня хорошая работа, ребенок, семья. Зачем рисковать жизнью? Напомню, что в тот момент шла мобилизация, и добровольцев было немного, поэтому мой поступок казался безумством.
— И все же почему?
— А кто, если не я, человек с боевым опытом? Возможно, захотелось адреналина, снова появилась тяга к армейской жизни. Потом вдруг возникло понимание, что если отсиживаться, надеяться на кого-то, враг придет в мой дом, а я так ничего и не сделал для того, чтобы защитить свою Родину, свою семью. В моем понимании патриотизм — не только в любви к Отечеству, но и в любви к родным и близким. А если любишь, значит должен защищать. Не зря у нас, русских людей, самый яркий символ патриотизма — это Родина-мать. Одним словом, я принял твердое решение уйти на СВО, и супруга поняла, что меня не остановить. Я со своей стороны щадил ее чувства и до самого момента отправки на фронт старался не поднимать эту тему.
— А какова была реакция родителей на этот раз?
— Папе я рассказал примерно за девять месяцев до отправки на фронт. Реакция была почти такая же, как перед командировкой в Чечню, только сейчас я видел его глаза. Он понял, что решение окончательное, смирился с этим и попросил пока ничего не говорить матери. Позже мы с младшим братом разработали целую операцию о том, как сообщить ей о моем решении. В итоге я поставил в известность маму почти в самый последний момент, снова пообещав, что все будет хорошо. Подписал контракт на полгода. В начале июня 2023 года уехал в Тамбов в центр подготовки, там провел месяц.
— Ваша военно-учетная специальность как-то учитывалась?
— Командиры приняли во внимание мои знания минно-взрывного дела, но из нас в Тамбове готовили универсальных солдат. Инструкторами выступали бойцы ЧВК «Вагнер», воевавшие в Африке и на Украине. С учетом их боевого опыта нас и обучали. Каждый должен был быть немного сапером, стрелком, гранатометчиком, артиллеристом, штурмовиком, санинструктором. После обучения меня распределили в добровольческое формирование «Барс 3» на должность гранатометчика. Сначала забросили под Мариуполь, потом под Херсон и под Работино. В Работино шли в полной темноте вслед за командиром, заняли первую линию обороны и оказались буквально в аду.
— Можете рассказать?
— Понимаете, одно дело, когда ты смотришь репортаж по телевизору, лежа на диване, другое — когда у тебя над головой свистят пули и летят снаряды. Признаюсь, морально я оказался к этому не совсем готов. По нашим позициям прилетали снаряды каждые тридцать секунд, начиная с пяти часов утра и до одиннадцати вечера. Все поля вокруг были буквально перепаханы воронками. Прилетали снаряды крупного калибра и запрещенные международной конвенцией кассетные боеприпасы. Мы потом подсчитали, что ежедневно по нам выпускалось не менее двух тысяч снарядов. Противник был хорошо обеспечен западным вооружением и замотивирован. Мы же тогда занимали позицию активной обороны, задача была отбить атаки, не допустить противника на другие рубежи обороны, а украинцы давили и давили. За двадцать дней боя у нас было 50 раненых и 16 двухсотых. Наше подразделение по итогам боевого выхода оказалось небоеспособным. Из 120 человек мы фактически потеряли половину личного состава.
— Можно говорить о том, что страх смерти притупляется со временем?
— Страх смерти лежит в основе инстинкта самосохранения, поэтому избавиться от него полностью невозможно. Но с этим чувством можно воевать. Сначала появляется мысль: «Тебя же убьют», а затем и сердечко начинает активней работать, дыхание становится тяжелей, ком в горле. Через это проходит каждый боец. Стараешься действовать на морально-волевых качествах, пересилить себя, взять в руки. Ты понимаешь, что выжить можно, действуя собранно и хладнокровно. В бою рассчитывать приходится только на себя, потому твой опыт, внимательность могут тебя спасти.
— Вы считаете себя верующим человеком?
— Да, перед тем как отправиться на фронт, я пришел в храм, долго там сидел, просил Всевышнего, чтобы вернуться домой целым и невредимым к своей семье. Так и получилось, если не считать легких ранений.
— Участие в чеченской кампании как-то помогло вам на СВО?
— Откровенно говоря, пришлось учиться воевать в новых условиях. Война стала другой за счет применения современных технологий, типов вооружений, тех же беспилотных летательных аппаратов, средств радиоэлектронной борьбы. Помимо этого у нас погиб штатный пулеметчик и мне пришлось занять его место в строю. Пулеметчик и гранатометчик — это первостепенные цели в бою. А пулемет — это очень тяжелое оружие, к тому же вместе с ним приходится носить большое количество боеприпасов. Помощника у меня не было ни на гранатомете, ни на пулемете. Справлялся сам.
— Так ли страшны беспилотники и насколько они способны сегодня решить исход сражения?
— Беспилотники — это действительно очень страшное оружие. Я был свидетелем того, как они начали массово применяться на фронте. Сначала использовались легкие разведывательные дроны, потом появились небольшие ударные, затем FPV дроны и, наконец, тяжелые ударные дроны, такие как «Баба Яга», способные переносить большое количество взрывчатки.
Дроны используются круглосуточно, ночью — с тепловизорами и приборами ночного видения. Я видел, как квадрокоптер противника подлетал к нашему беспилотнику и перехватывал его управление.
От дронов старались прятаться и звук у них такой противный. Он еще долго стоял у меня в ушах после СВО. Вообще я бы не сказал, что дроны могут решить исход сражений или войны. Да, это дешевое и эффективное средство поражения бронетехники, пехоты, но на войне все зависит от стойкости и мужества солдат, грамотных решений командиров, взаимодействия родов войск, боевого духа армии.
— Давайте поговорим о бытовых условиях на фронте. Был ли у вас дефицит обмундирования, боекомплектов?
— Мы были полностью обеспечены всем необходимым, начиная с учебной части в Тамбове. Было все: от носков до бронежилетов, в том числе несколько комплектов одежды на все сезоны, сухпайки. Бытовые условия — это важный фактор, обеспечивающий боеспособность солдата. К примеру, под Работино мы на пару дней остались без воды, потому что наш транспорт был уничтожен дроном. Без еды еще прожить как-то можно, а вот без воды сложнее, к тому же стояла жара. Хорошо, что на улицах еще не высохли лужи, мы набирали воду из них, бросали обеззараживающие таблетки.
— На фронте у вас была возможность связываться с близкими?
— Да, я звонил домой во время отдыха, предупреждал, что ухожу на задание, чтобы не беспокоились. Пару дней по возвращении нам давали постирать, отдохнуть, сходить в магазин.
— Задам непростой вопрос. Вы боялись попасть в плен?
— Мысли такие, конечно, были. Я на тот случай, если что-то пойдет не так, носил с собой гранату. Сразу решил, что живым не сдамся, заберу с собой двух-трех противников.
— Как проходило возвращение к мирной жизни?
— На этот раз легче. Очень ждал встречи со своими родными, понял, осознал всем сердцем, что моя семья — это самое ценное, что у меня есть. Я дважды выполнил долг перед Родиной, защитил Отечество и теперь должен любить и заботиться о родных. Вернуться к мирной жизни помогли занятия спортом, моральная поддержка со стороны посторонних людей. В нашем городе сейчас много делается для ветеранов СВО: создан фонд «Защитники Отечества», ветеранов привлекают для участия в спортивных, военно-патриотических мероприятиях. Главное – не оставлять их одних, особенно это касается тех, кто оставил свое здоровье на полях сражений. Важна и психологическая помощь, и технические средства реабилитации.
— Последний вопрос. Какой совет вы можете дать мужчинам, которые планируют отправиться в зону СВО?
— В первую очередь, нужно понять, для чего это нужно. Ответить на вопрос, во имя чего вы рискуете жизнью и здоровьем? Причины могут быть разными, один думает заработать, у другого патриотические соображения, третьему хочется адреналина, сбежать от семейных проблем. Я не буду оценивать мотивы, призываю только подойти к решению с трезвой головой. И еще. Война — это работа 24/7, которая требует физической и самое главное – моральной подготовки. Нелишним будет и пообщаться с ребятами, которые там уже были.
— Спасибо за откровенный разговор, Александр.
— Вам спасибо.
Автор: Иван Абрамов
